Итогом бредовых построений, с годами все более и более фантастических, оказывается создание пациенткой собственного этиологического мифа: парафрения Б. ничем, по сути, не отличается от мифотворчества примитивных народов. Как и у них, миф пациентки выполняет для ее душевной жизни иррационально-защитную роль. В повествовании о временах пер-вотворения, прецеденте создания природы, человека и культурных благ из состояния первобытного хаоса и борьбе между праматерью, демиургом и культурным героем (пациенткой) и супругом-трикстером, утверждается победа космического порядка над силами хаоса.

Компенсаторные «приобретения» пациентки проистекают из содержания бреда величия и особых способностей: дара целительства, гипертрофированной фертильности, магической креативности и бессмертия.

Интересно проследить, как закладывается этот миф на более ранних этапах болезни. В многолетнем магическом воздействии оппозиция индуктор (муж)/реципиент (пациентка) изначально осмысляется в моральном отношении как низкий/высокая. На стадии парафрении эта оппозиция преломляется в идею чуждости и отдаленности супружеских тотемов: героиня наделяется благородным растительным тотемом цветка, а ее муж вместе с собирательным инцестным образом «сожительницы» (свекрови—мачехи, дочери) маркируется низким животным тотемом (коты).

Но идентификация пациентки со своим высоким (в ее системе символов) тотемом, как и узнавание своего высокого происхождения, происходит далеко не сразу. Она пассивно, как это и свойственно женским инициациям, претерпевает испытания сделанными болезнями, которые равнозначны одержимости и оборотничеству во враждебном тотемном мире. Позднее, в конфабуляторных воспоминаниях о пребывании в этом мире, она будет говорить много такого, что будет характеризовать этот мир как загробный.

Например, после того как мачеха (свекровь) отрубила ей голову (совершив тем самым над нею чисто женский обряд инициации), она 20лет проспала, родившись потом снова пятилетней девочкой. В другом месте своего рассказа больная говорит о том, что она проспала один год, поэтому, по ее мнению, один год к текущему году надо прибавить. Налицо мотив выпадения времени в загробном мире, подразумевающий разную скорость течения времени здесь и там, а также характерный для инициации императив забвения.
Мотив смерти и новых рождений воспроизводится в типично языческой идее реинкарнации - многократности воплощений.

Находясь под магическим воздействием тотемного рода своего супруга, пациентка подвергается изменениям, постепенно сближающим ее с ним. Это видно сначала в ипохондрическом бреде заражения, сделанных болезней и обусловленных этим бредом дисморфопсиях (появлении «рыхлой кожи»), далее в бреде воздействия и нарушениях схемы тела (муж меняет ей фигуру), затем в псевдогаллюцинаторных псевдовоспоминаниях и парциальной аутометаморфозе (вместо волос на голове — приклеенная ночью кошачья шкура). Наконец, превращение становится явным при формировании собственно бреда аутометаморфозы — превращения в кошку (галеантропии).

История Б. убедительно иллюстрирует соблюдение в психопатологии мифологического принципа превращения в тотем супруга в результате совместного с ним проживания. Указанный принцип соответствуют мифу о тотемном браке, где супруги слишком отдаленных тотемов рассматриваются как нарушители табу, установление которого приходилось на период перехода от эндогамии к экзогамной форме брачных отношений.

Однако с насильственным превращением в чужой тотем и обретением особой магической силы в награду за выдержанные испытания эволюция героини как мифологического образа не заканчивается. Пациентка не фиксируется на идее собственной деструктивной функции колдуньи, как это бывает в подобных случаях, и не идет по пути сюжетной линии «освобождения» из колдовского плена каким-то чудесным женихом, как это наблюдалось в случаях с К. и Е. (когорта D).

Дальнейшее развитие ее персонального образа совершенно оригинально. Помимо того, что пациентка, получившая магическую силу, удостаивается просветления, облагораживает эту силу, обращая ее на служение добру, лечение людей, что в подобных бредовых сюжетах не такая уж и редкость, она еще и героизирует свои испытания, вступая в соперничество с чужим родом.

В процессе этого соперничества она приобретает черты тотемного первопредка и создательницы культурных благ, тогда как в поведении пытающихся ей подражать антагонистов (расхитителей, распутников, скотоложников и каннибалов) со временем все четче обозначается трикстерное начало. Но самое необычное «завоевание» героини — это ее новый эмансипированный статус.

Она приобретает абсолютную свободу и независимость не только от мужа и его рода, но и от мужского пола как такового; ее сверхфертильность обусловлена чудесным свойством партеногенеза, что и отобразилось в выборе тотемного имени «Цветок».

В парафрении Б. есть ряд других мифологем, играющих подчиненную роль: встречающиеся в примитивных культурах предания о способности первых людей летать, о первоначальном однополом бытии человечества и творении тела мужчины из тела женщины (ситуация обратная той, что излагается в Библии) — все это гиперболизированные представления об имевших место в истории периодах матриархальных отношений.
К мифу о борьбе культурного героя и трикстера близка парафрения у больной Р

- Читать далее "Человекозвери в бреде при шизофрении. Зверолюди в галлюцинаторно-парафренном синдроме"