Инсценировкой были пронизаны многие стороны жизнедеятельности в примитивных сообществах. Согласно исследованиям В. Mahnowsky (1955), у разных племен было принято публичное инсценирование мифов; существовали ритуалы декламации священных преданий, воплощение отдельных религиозных представлений в священных обрядах.

Во время посвящений было принято набрасывание на неофита других посвященных в животном образе (льва, волка). Для устрашения имитировались огни, различные звуки, призраки (Гекерторн Ч.У., 1994). В имитативной вредоносной магии инсценировалось не только действие насилия (например, закалывание, поворачивание ножа в ране жертвы), но и страсть насилия.
Так, В. Malinowsky (1955) отмечает: «Драматическое изображение эмоции является сущностью этого ритуала».

В свете последних фактов характерное для персекуторного бреда восприятие «враждебных» мимики и пантомимики (психологической «маски») окружающих может рассматриваться как начальная стадия интерметаморфозы и эмоциональный аспект инсценировки опасного обрядового действа, а именно воздействие устрашением. Для психотика вообще является типичным смещение коммуникационной модальности восприятия от слухового вербального (реального) канала к искаженно-визуальному с акцентом на невербалике.

Диссоциация же между слуховым и визуальным каналами восприятия служит благоприятной почвой для зарождения идей об идущей вокруг «игре», о том, что «все, будучи в сговоре, изображают одно и то же».

Считалось, что подросток, который посвящается в шаманы, не всегда может остаться в живых. Вместе с тем, уточняет Й. Хейзинга (1992), у инициируемого всегда остается сознание (мысль на заднем плане), что в мистерии, как и в игре, «все не взаправду». По существу, архаический ритуал есть не что иное, как «священная игра»

Идея сакральной игры в бреде инсценировки звучит порой неприкрыто: «кто-то свыше мною играет», «это какая-то насмешка свыше надо мной», «Бог дает мне испытание, играет со мной», «идет всемирная игра между светом и тьмой».

В клинике шизофрении нередко приходится видеть актуализацию игрового поведения, причем не только в содержании самого бреда, но и объективно в стилистике поведения больного. У одних это выражается в проистекающей из бреда защитной установке «перехитрить», «обыграть» противника, «запутать следы» такими приемами, как диссимуляция, метасимуляция, дача противоречивых отчетов о своих переживаниях, фабулирование защитных «легенд».

Так, один пациент отрицая болезнь, связывал «голоса» с тем, что «просто отравился галлюциногеном — настойкой чистотела». У других больных игровое поведение реализуется непосредственно в азартной игре. Иногда именно так, с «игрового марафона» в компьютерных клубах и казино на протяжении суток или двух, без еды и отдыха начинался острый манифестный приступ, и это притом, что чрезмерное увлечение компьютерными играми этим пациентам в прошлом не было свойственно.

Случается, что проигрыш порождает уже упоминавшуюся ситуацию «изначальной недостачи и поиска» (растраты), инициирующую развитие бредового сюжета с испытаниями, их преодолением и в конце концов компенсаторным «обогащением».

В бреде инсценировки, семантически спаянном с интерметаморфозой, может оживать свойственное неофиту восприятие мира как тотально обустроенной кем-то среды обитания тотема. Так, больной У. с бредом преследования людьми-змеями ощущал, что «вместо воздуха была вязкая среда, похожая на воду. Решил, что таким образом его проверяют на пригодность для роли разведчика». Здесь семантика интерметаморфозы и инсценировки подчинена одному ряду тотемных символов: люди — змеи — вода.
Другая больная с манихейским бредом видела весь мир разделенным на две половины: справа — пламя, слева — вода.

- Читать далее "Магическое воздействие на посвящаемого. Бред магического воздействия"