Объяснение тематического сходства бреда у больных разных стран и разных эпох доводами о присущих всему человечеству одинаковых желаниях, фантазиях и опасениях, как это делали авторы XIX в. (Griesinger W., 1871), сегодня уже не может считаться исчерпывающим. Несколько позднее Е. Kraepelin E. (1920) и Е. Блейлер (1920) высказывались подобным образом: «Бредовые идеи образуются каждым больным по своей собственной потребности».

Им вторит K.G. Jung (1958): «В безумии мы не обнаруживаем ничего нового и неизвестного, мы лишь видим основы нашего собственного существования, матрицу тех жизненно важных проблем, что беспокоят всех нас».

Но уже V. Magnan (1892) подчеркивал важность анализа не столько содержания бреда, сколько его происхождения и развития. На основании работ зарубежных авторов последних двух-трех десятилетий трудно сделать заключение о том, что современная наука о бреде в чем-то существенно продвинулась дальше классиков. Ученые по-прежнему (хотя и совершенно справедливо) предпочитают говорить о бреде с позиций «вторичного выигрыша» или теории удовлетворения скрытых влечений, но и только (Lichtenberg J.P., Pao P.N., 1974, Freeman Th., 1981).

Так, классический психоанализ объясняет параноидное расстройство скрытой гомосексуальностью (Фрейд 3., случай Шребера), отдельные формы бреда, в частности бред двойника - скрытой инцестуозностью, бред реформаторства — эксгибиционизмом и комплексом кастрации. Бред преследования и воздействия по G. Huber и G. Gross (1977) есть не что иное, как «страх перед хитростью и властью личных врагов и надчеловеческой властью», а бред величия — «исполнение глубоко лежащей мечты о магических потенциях ко всему».

Е.А. Шевалев (2000) делится наблюдением о том, что создав известную бредовую концепцию, больной обычно проносит ее в неизменном или малоизмененном виде черед весь период своего заболевания; при этом можно наблюдать порой полную невосприимчивость бреда к социальным катаклизмам (войнам, революциям, ломкам всего уклада жизни), иногда, под влиянием последних, даже интересную трансформацию бреда.

Для клиницистов проблема соотношения степени вклада средовых и генетических воздействий в преформацию бредовой фабулы, впрочем, как и самой болезни, всегда была и остается неким камнем преткновения. Уникальность исторически сложившейся в СНГ популяции больных шизофренией, равно как и беспрецедентность во всей человеческой истории самого социального эксперимента, инициированного Катастрофой 1917 г. в России и выродившегося в политику тоталитарного госатеизма, заключается в том, что на протяжении смены 3—4 поколений доступ к традиционным религиозным и связанным с ними культурным ценностям, идущим вразрез с официальной идеологией, был если не полностью перекрыт, то по крайней мере минимизирован настолько, насколько это вообще возможно.

Казалось бы, это обстоятельство должно было в определенной мере ослабить средовую компоненту в репрезентации религиозных и культуральных феноменов в массовой ментальности, в том числе у психически больных, и повлечь за собой соответствующие преобразования в типологии бреда Тем не менее сообщений о меньшей распространенности мистических форм бреда в нашей популяции больных шизофренией по сравнению с прочими странами нами не найдено. Истории болезни, датированные 30-90-ми годами XX в., содержащие описание архаических форм — бреда колдовства, одержимости, а также религиозно окрашенного бреда у больных шизофренией достаточно широко представлены в научных трудах Е.Н. Каменевой (1957, 1971), СТ. Стоянова (1968), ТФ. Пападопулоса (1975), А.Д. Зурабашвили (1976), В.П. Самохвалова (1989, 1993), О.А. Гильбурда (1998) и хорошо известны ветеранам практической психиатрии.

- Читать далее "Бред и уровень интеллекта. Историогенетический подход в психиатрии"